1 апреля 2021
Семья писателя дружила с Гоголем на протяжении двадцати лет. Знакомство с совсем еще молодым Гоголем произошло в 1832 году в московском доме на Сивцевом Вражке, где С. Т. Аксаков проживал с семьей.
Рассказывая о первом появлении Гоголя, Аксаков писал, что и он, и члены его семейства были смущены от неожиданной, «без всякого предуведомления» встречи. «Эффект был сильный, - вспоминал Аксаков. - Я очень сконфузился, бросился надевать сюртук, бормоча пустые слова пошлых рекомендаций. Во всякое другое время я не так бы встретил Гоголя».
Поначалу Гоголь очень настороженно относился к новым знакомым. Сергей Тимофеевич сетовал, что когда он совершенно искренне отзывался о произведениях Гоголя, тот воспринимал их как обычные комплименты и очень сухо реагировал. Поэтому впечатления от первых встреч у Аксаков были сложными: « <…> в нем было что-то отталкивающее, не допускавшее меня до искреннего увлечения и излияния, к которым я способен до излишества». Знакомство с Гоголем не произвело благоприятного впечатления и на старшего сына Аксакова – Константина, который признавался: « <…> он держал себя неприветливо, небрежно и как-то свысока». Константину также «не понравились манеры Гоголя, который произвел на всех без исключения невыгодное, несимпатичное впечатление».
Правда, очень скоро писатель принял Аксаковых как людей сердечных, простодушных, непритворных, и, как сам потом писал, способных «залюбить не на живот, а на смерть...».
Сергей Тимофеевич так вспоминал неожиданное изменение Гоголя в отношении к ним: «В один вечер сидели мы в ложе Большого театра; вдруг растворилась дверь, вошел Гоголь и с веселым, дружеским видом, какого мы никогда не видели, протянул мне руку с словами: «Здравствуйте!» Нечего говорить, как мы были изумлены и обрадованы. Константин, едва ли не более всех понимавший значение Гоголя, забыл, где он, и громко закричал, что обратило внимание соседних лож. <…> Несмотря на краткость свидания, мы все заметили, что в отношении к нам Гоголь совершенно сделался другим человеком, между тем как не было никаких причин, которые во время его отсутствия могли бы нас сблизить. Самый приход его в ложу показывал уже уверенность, что мы ему обрадуемся. Мы радовались и удивлялись такой перемене. Впоследствии, из разговоров с Погодиным, я заключил (то же думаю и теперь), что его рассказы об нас, о нашем высоком мнении о таланте Гоголя, о нашей горячей любви к его произведениям произвели это обращение. После таких разговоров с Погодиным Гоголь немедленно поехал к нам, не застал нас дома, узнал, что мы в театре, и явился в нашу ложу».
Сергей Тимофеевич отмечал, что вся его семья была «в полном восторге от Гоголя», а также обратил внимание, что раньше других его достойно оценили молодые люди - студенты, которые «пришли от него в восхищение и первые распространили в Москве громкую молву о новом великом таланте».
Когда их отношения вышли на очень доверительный уровень, Аксаков старался всячески поддерживать Гоголя: и одалживал деньги, и готов был взять на себя заботу о постановке «Ревизора» в Москве и т.д. Гоголь, собиравшийся к отъезду за границу, был ему очень благодарен: «Участие ваше меня тронуло. <…> Я не знаю, как благодарить за готовность вашу принять на себя обузу и хлопоты по моей пиесе». К сожалению, этот порыв Аксакова остался не реализован.
Но Сергей Тимофеевич признавался, что имела место «долговременная и тяжелая история неполного понимания Гоголя людьми самыми ему близкими, искренно и горячо его любившими, называвшимися его друзьями! Безграничной, безусловной доверенности в свою искренность Гоголь не имел до своей смерти. Нельзя предположить, чтоб все мы были виноваты в этом без всякого основания; оно заключалось в наружности обращения и в необъяснимых странностях его духа. Это материя длинная, и, чтобы бросить на нее некоторый свет, заранее скажу только, что впоследствии я часто говаривал для успокоения Шевырева и особенно Погодина: "Господа! ну как мы можем судить Гоголя по себе? Может быть, у него все нервы вдесятеро тоньше наших и устроены как-нибудь вверх ногами!" На что Погодин со смехом отвечал: "Разве что так!».
Общение Аксаковых и Гоголя тоже не было ровным. Их открытое и в определенном смысле всецелое принятие Гоголя оказалось невостребованным и
разбивалось о недоступность, замкнутость Гоголя. «Я никогда не был особенно откровенен с вами, - писал он после нескольких лет знакомства, - и ни о чем том, что было близко душе моей, не говорил с вами, так что вы скорее могли меня узнать только как писателя, а не как человека». Конечно, такие слова обижали Аксаковых.
Напряжение в их отношениях сложилось и с выходом «Выбранных мест из переписки с друзьями», которую практически вся семья не приняла.
Сергей Тимофеевич в письме пенял Гоголю: «Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить Небу и человечеству, - оскорбляете и Бога и человека». Константин увидел в книге «ложь не в смысле обмана и не в смысле ошибки - нет, а в смысле неискренности прежде всего». Лишь младший сын Иван Аксаков принял это произведение. Он считал, что «Гоголь прав и является в этой книге как идеал художника-христианина…».
Смерть писателя сблизила семьи Аксаковых и Гоголей. Супруга Сергея Тимофеевича - Ольга Семеновна, старалась поддерживать мать Гоголя в переписке. А Сергей Тимофеевич писал о ней, что это было «доброе, нежное, любящее существо, полное эстетического чувства, с легким оттенком самого кроткого юмора» и она так моложаво выглядела, что ее можно было принять за старшую сестру Гоголя. «Поговоря с ней несколько минут от души, - отмечал Аксаков, - можно было понять, что у такой женщины мог родиться такой сын».
Во вступлении к воспоминаниям С.Т.Аксаков напомнил, что «печатно предлагал всем друзьям и людям, коротко знавшим Гоголя, написать вполне искренние рассказы своего знакомства с ним и таким образом оставить будущим биографам достоверные материалы для составления полной и правдивой биографии великого писателя. Это была бы, по моему мнению, истинная услуга истории русской литературы и потомству».
Воспоминаниям о Гоголе Сергей Тимофеевич придавал особое значение, выделяя их из числа других своих мемуаров. Поскольку они были написаны по свежим впечатлениям, то поневоле упоминались здравствующие тогда еще лица, и Аксакову пришлось утаивать некоторые факты. Об этом он сообщает в письме художнику К.А. Трутовскому: «Итак, направляю для печати прежнее и продолжаю составлять понемногу секретную историю знакомства с Гоголем… секретную для современников, а потомство должно узнать её…».
Потомство познакомилось с мемуарами в 1890 году, когда они были опубликованы в восьмой книжке «Русского Архива» и вышли отдельным полным изданием. Они являются, по словам биографа писателя С.И. Машинского, «выдающимся произведением Аксакова, одним из ценнейших источников для изучения Гоголя» и позволяют нам представить литературную жизнь Москвы 1830-1840 годов.
Несомненно, воспоминания Аксакова о Гоголе носят субъективный характер (как и всякие воспоминания) и посвящают читателей в его личное восприятие Гоголя – человека и писателя. Сергею Тимофеевичу и его семье часто вменяют чрезмерное (и, видимо, подразумевается неисреннее) восхваление Гоголя, приторное обхождение с ним, подведение его под святость.
Но рассматривая эту грань их отношений, необходимо учитывать, по всей видимости, что и Аксаковы (семья в целом и отдельные её члены), и Гоголь не были заурядными, обыденными явлениями. Поступки, высказывания Аксаковых могли казаться притворыми, показными тем людям, которые сами далеки от проявлений таких чувств и никогда не испытывали порыва как мгновенного воодушевления и порой неконтролируемые эмоции.
Узнав о смерти Гоголя, Сергей Тимофеевич обратился письмом к сыновьям, в котором написал, что признает «Гоголя святым, не определяя значения этого слова. Это истинный мученик высокой мысли, мученик нашего времени <…>».
Кузина Г.Н., н.с. музея